«И?»
«Он сказал, ни один. Но он верит тому, что они написали в письме».
Паула взяла газету, которую я принес и прочитала письмо вслух.
«Мы, те кто занят тяжким трудом выживания, клянемся кровью наших предков, что не позволим перегородить наши реки. Мы – простые индейцы и метисы, но предпочтем умереть, чем стоять в стороне, глядя, как затопляют нашу землю. Мы предупреждаем наших колумбийский братьев – прекращайте работу на строительные компании», – она отложила газету. «Что ты сказал ему?»
Я поколебался, но лишь на мгновение: «У меня не было выбора. Я должен гнуть линию компании. Я спросил его, неужели он думает, что это письмо могли написать фермеры».
Она продолжала терпеливо смотреть на меня.
«Он только пожал плечами. – Наши глаза встретились. – О, Паула, мне самому противна моя роль!»
«Что ты сделал потом?» – надавила она.
«Я стукнул кулаком по столу. Я напугал его. Я спросил его, разве бывают фермеры с АК-47. Знает ли он, кто изобрел АК-47».
«А он?»
«Да, но я едва услышал его ответ. Русские, ответил он. Я заверил его, что он совершенно прав, изобретателем был коммунист по фамилии Калашников, высокопоствленный офицер Красной Армии. Я пытался дать ему понять, кто были эти люди, написавшие, что они не коммунисты».
«Ты сам-то веришь в это?» – спросила она.
Ее вопрос ударил меня. Что я должен был ответить, если честно? Я вспомнил Иран и Ямина, который назвал меня человеком между двумя мирами, человеком посередине. Мне было даже несколько жаль, что меня не было на стройке, когда напали партизаны, и даже, что я не был одним из партизан. Я испытывал неясное чувство зависти по отношению к Ямину с Доком и колумбийским мятежникам. У них были убеждения. Они выбрали реальный мир, а не позицию человека между мирами.
«Я должен делать свою работу», – наконец ответил я.
Она мягко улыбнулась.
«Я ненавижу ее, – продолжил я. Я думал о людях, образы которых так часто посещали меня все эти годы, о Томасе Пэйне, и других героях революционных войн, пиратах и фронтирерах. Они стояли по сторонам, не в середине. Они взяли свою сторону и жили этим. – Каждый день я ненавижу ее все больше».
Она взяла мою руку: «Твою работу?»
Наши глаза встретились и задержались. Я понимал значение этого мига. «Именно».
Она сжимала мою руку и медленно кивала. Я тут же почувствовал облегчение, как только сказал это.
«Что ты будешь делать, Джон?»
У меня не было ответа. Облегчение сменилось потребностью защититься. Я бормотал обычные оправдания насчет того, что я хотел, как лучше, что я пробовал изменить систему изнутри, и старое, проверенное – что если бы я ушел, то на моем месте был бы кто-то еще хуже. Но я видел по ее взгляду, что она не покупается на это. Она вынуждала меня признать главную правду – что вина не на моей работе, а на мне.
«А что ты? – спросил я наконец. – Во что веришь ты?»
Она слегка вздохнула и выпустила мою руку, спросив: «Ты меняешь тему?»
Я кивнул.
«О-кей, – согласилась она. – При одном условии. Мы вернемся к этому в другой день». Она взяла ложку и, казалось внимательно изучала ее. «Я знаю, что некоторые из герильерос обучались в России и Китае». Она опустила ложку в кофе с молоком, помешала и затем медленно облизала ее. «Что им еще остается? Они должны были изучить современное оружие и научиться бороться с солдатами, которых обучили вы. Иногда они продают кокаин, чобы иметь деньги на закупки. Как еще они могут купить оружие? Они в чудовищном положении. Всемирный банк не помогает им защищаться. Фактически, их вынуждают делать то, что они делают. – Она отпила глоток кофе. – Я считаю, что их случай очень прост. Электроэнергия поможет очень немногим, лишь самым богатым колумбийцам, а тысячи умрут, потому что рыба и вода будут отравлены после того, как вы построите свою дамбу».
Ее речь, исполненнаяя сострадания к людям, которые противостояли нам – мне – заставила меня почувствовать, как мурашки поползли по коже. Я вцепился в подлокотники кресла.
«Откуда ты так много знаешь о партизанах?» – даже в моем пониженном тоне слышалось мое нежелание знать ответ.
«Я училась в школе с некоторыми из них, – ответила она. Поколебавшись, она отодвинула чашку. – Мой брат присоединился к движению».
Вот, значит, как. Я чувствовал себя абсолютно опустошенным. Я думал, что все знаю о ней, но это… Передо мной промелькнул образ мужчины возвратившегося домой и заставшего жену в постели с другим.
«Почему же ты никогда не говорила мне?»
«Мне казалось, это не имеет значения. Зачем? Это не то, чем я горжусь, – она сделала паузу. – Я не видела его уже два года. Ему надо быть очень осторожным».
«Откуда ты знаешь, что он жив?»
«Я ничего не знаю, кроме того, что правительство недавно поместило его в список разыскиваемых. Это – хороший знак».
Я разрывался между желаниями нападать и защищаться. Я надеялся, что ей незаметна моя ревность. «Как он стал одним из них?» – спросил я.
К счастью, она не отводила взгляда от чашки с кофе.
«Демонстрируя у офиса нефтяной компании „Occidental“, я думаю. Он и несколько десятков его друзей протестовали против бурения на землях и в лесах туземных племен, оказавшихся перед угрозой исчезновения. Их атаковала армия, затем избили и бросили в тюрьму – хотя они не делали ничего противозаконного, заметь, только стояли около здания, пели и махали плакатами. – Она выглянула в ближайшее окно. – Его продержали в тюрьме почти шесть месяцев. Он никогда не говорил нам, что там происходило, но он вышел из тюрьмы другим человеком».
Это была первая из множества подобных бесед с Паулой, и теперь я знаю, что они подготовили почву для того, что должно было случиться. Моя душа была отлучена от меня, мной управляли мой бумажник и те слабости, которые определило АНБ десятилетием раньше, в 1968 г. Вынудив меня понять это и столкнуться с гораздо боле глубокими чувствами, нежели романтика пиратов и повстанцев, Паула помогла мне на пути к спасению.
Кроме внутренних метаний, работа в Колумбии принесла мне понимание различий между старой Американской республикой и новой Глобальной империей. Республика несла миру надежду. Ее фундамент был скорее моральным и философским, нежели материалистическим. Она основывалась на понятиях равенства и правосудия для всех. Но она же была и прагматичной – не утопической мечтой, но живущим, дышащим, великодушным образованием. Она открывала свои объятия униженным. Это было дыхание, но в то же самое время и сила, с которой необходимо было считаться, при нужде она могла быть приведена в действие, как это произошло во время 2-й Мировой войны, для защиты принципов, которые за ней стоят. Институты, которые сейчас угрожают республике – крупнейшие корпорации, банки, правительственная бюрократия – она бы использовала для фундаментальных преобразований мира. Эти институты ведь обладают системами транспорта и телекоммуникаций, необходимыми для борьбы с болезнями, голодом и даже войнами – если бы только возможно было убедить их изменить курс.
Глобальная империя, в свою очередь, является антиподом республики. Эгоистичная, корыстная, жадная и материалистическая, она основана, прежде всего, на меркантилизме. Подобно империям прошлого, она распахивает свои объятия только для того, чтобы захватить все ресурсы, попавшие в ее поле зрения и насытить свою жадную утробу. Она использует любые средства, которые кажутся необходимыми ее правителям для достижения еще большей власти.
Конечно, углубляющееся понимание этих различий привело и к более ясному осознанию моей собственной роли. Клодин предупреждала меня, она честно объяснила, чего от меня ждут, принимая на работу в MAIN. И все же потребовался значительный опыт работы в странах вроде Индонезии, Панамы, Ирана и Колумбии для того, чтобы я понял все гораздо глубде. И для этого потребовались также терпение, любовь и судьба женщины, подобной Пауле.
Я был лоялен американской республике, но то, что мы делали с помощью этой новой очень хитроумной формы империализма, было финансовым эквивалентом того, что чего мы пытались достичь военной силой во Вьетнаме. Юго-Восточная Азия показала, что армии далеко не всесильны, и экономисты придумали лучший план, а агентства по иностранной помощи и частные подрядчики, которые служили им (а еще точнее, которым они служили), воплощали его в жизнь.
В странах на каждом континенте я встречал мужчин и женщин, работавших на корпорации США, не входивших в сеть ЭКов и занимавшихся много более пагубными вещами, чем может предположить любая конспирологическая теория. Как и многие из инженеров MAIN, эти сотрудники корпораций не понимали последствий своих действий и были убеждены, что потогонки и фабрички, на которых делают обувь или запчасти для автомашин, выпускаемых их корпорациями, выведут население из нищеты, тогда как на самом деле, население просто загоняли в еще один вид рабства, напоминающий феодальные поместья и плантации Юга. Современные сервы и рабы должны были жить верой, что они живут лучше несчастных на обочине прогресса, как рабы прошлого верили, что живут лучше неудачников в европейских дырах, джунглях Африки или в дебрях американского фронтира.
Во мне разгоралась внутренняя борьба по поводу того, должен ли я продолжать работать в MAIN или мне следует уйти. Совесть моя повелевала уйти, но моя вторая сторона – человек из школы бизнеса, как я любил думать о себе – в этом совсем не была уверена. Моя личная империя продолжала расти, у меня прибавлялось подчиненных, увеличивалось количество стран, росли портфели акций и мое эго. Помимо соблазна денег образа жизни и адреналина власти, я часто вспоминал Клодин, предупреждавшую меня, что обратной дороги нет.
Конечно, Паула смеялась над этим: «Что б она понимала!»
Я напоминал, что Клодин была права во многих случаях.
«Это было давным-давно. Времена изменились. К тому же, что это меняет? Ты несчастлив. Разве Клодин или кто-то еще могут сделать что-то похуже?»
Паула часто повторяла этот рефрен и в конце концов я согласился. Я признался себе и ей, что все деньги, приключения и гламур больше не оправдывают суету, чуство вины и постоянное напряжение. Как партнер MAIN я становился богат, но я понимал, что если это будет продолжаться, из ловушки не будет выхода.
Однажды, когда мы прогуливались по пляжу возле старого испанского порта в Картахене, вынесшего бесчисленное множество пиратских нападений, Паула спросила меня о том, о чем я не спрашивал себя ни разу: «А что если ты никогда никому ничего не будешь рассказывать?»
«Ты имеешь в виду… просто помалкивать?»
«Точно. Не дать им повода придти за тобой. Или, на самом деле, дать им резон оставить тебя в покое и не мутить воду.
В этом что-то было – я подумал, почему это не приходило мне в голову раньше. Я не стану писать книгу или делать что-либо еще, чтобы раскрыть правду о том, что видел. Я не стану крестоносцем, а взамен буду человеком, наслаждающимся жизнью и путешествиями в свое удовольствие, возможно, даже создам семью с кем-то подобным Пауле. У меня было достаточно средств, мне просто надо было уйти.
«Все, чему тебя учила Клодин, ложь, – затем она добавила, – вся твоя жизнь ложь». Она снисходительно улыбнулась: «Ты смотрел свое резюме?»
Я признался, что не имел случая.
»Почитай, – посоветовала она. Я читала версию на испанском. Если она не слишком отличается от английской версии, мне кажется, ты найдешь его интересным».
Я даже задумался, а надо ли?
